Я ехал с охоты вечером один, на беговых дрожках. До дому еще было верст восемь; моя добрая рысистая кобыла бодро бежала по пыльной дороге, изредка похрапывая и шевеля ушами; усталая собака, словно привязанная, ни на шаг не отставала от задних колес. Гроза надвигалась. Впереди огромная лиловая туча медленно поднималась из-за леса; надо мною и мне навстречу неслись длинные серые облака; ракиты тревожно шевелились и лепетали. Душный жар внезапно сменился влажным холодом; тени быстро густели. Я ударил вожжой по лошади, спустился в овраг, перебрался через сухой ручей, весь заросший лозинками, поднялся в гору и въехал в лес. Дорога вилась передо мною между густыми кустами орешника, уже залитыми мраком; я подвигался вперед с трудом. Дрожки прыгали по твердым корням столетних дубов и лип, беспрестанно пересекавшим глубокие продольные рытвины - следы тележных колес; лошадь моя начала спотыкаться. Сильный ветер внезапно загудел в вышине, деревья забушевали, крупные капли дождя резко застучали, зашлепали по листьям, сверкнула молния, и гроза разразилась. Дождь полил ручьями. Я поехал шагом и скоро принужден был остановиться: лошадь моя вязла, я не видел ни зги. Кое-как приютился я к широкому кусту. Сгорбившись и закутавши лицо, ожидал я терпеливо конца ненастья, как вдруг, при блеске молнии, на дороге почудилась мне высокая фигура. Я стал пристально глядеть в ту сторону - та же фигура словно выросла из земли подле моих дрожек.
- Кто это? - спросил звучный голос.
- А ты кто сам?
- Я здешний лесник.
Я назвал себя.
- А, знаю! Вы домой едете?
- Домой. Да видишь, какая гроза...
- Да, гроза, - отвечал голос.
Белая молния озарила лесника с головы до ног; трескучий и короткий удар грома раздался тотчас вслед за нею. Дождик хлынул с удвоенной силой.
- Не скоро пройдет, - продолжал лесник.
- Что делать!
- Я вас, пожалуй, в свою избу проведу, - отрывисто проговорил он.
- Сделай одолжение.
- Извольте сидеть.
Он подошел к голове лошади, взял ее за узду и сдернул с места. Мы тронулись. Я держался за подушку дрожек, которые колыхались, "как в море челнок", и кликал собаку. Бедная моя кобыла тяжко шлепала ногами по грязи, скользила, спотыкалась; лесник покачивался перед оглоблями направо и налево, словно привиденье. Мы ехали довольно долго; наконец мой проводник остановился: "Вот мы и дома, барин", - промолвил он спокойным голосом. Калитка заскрыпела, несколько щенков дружно залаяло. Я поднял голову и при свете молнии увидал небольшую избушку посреди обширного двора, обнесенного плетнем. Из одного окошечка тускло светил огонек. Лесник довел лошадь до крыльца и застучал в дверь. "Сичас, сичас!" - раздался тоненький голосок, послышался топот босых ног, засов заскрыпел, и девочка лет двенадцати, в рубашонке, подпоясанная покромкой, с фонарем в руке, показалась на пороге.
- Посвети барину, - сказал он ей, - а я ваши дрожки под навес поставлю.
Девочка глянула на меня и пошла в избу. Я отправился вслед за ней.
Изба лесника состояла из одной комнаты, закоптелой, низкой и пустой, без полатей и перегородок. Изорванный тулуп висел на стене. На лавке лежало одноствольное ружье, в углу валялась груда тряпок; два больших горшка стояли возле печки. Лучина горела на столе, печально вспыхивая и погасая. На самой середине избы висела люлька, привязанная к концу длинного шеста. Девочка погасила фонарь, присела на крошечную скамейку и начала правой рукой качать люльку, левой поправлять лучину. Я посмотрел кругом - сердце во мне заныло: не весело войти ночью в мужицкую избу. Ребенок в люльке дышал тяжело и скоро.
- Ты разве одна здесь? - спросил я девочку.
- Одна, - произнесла она едва внятно.
- Ты лесникова дочь?
- Лесникова, - прошептала она.
Дверь заскрыпела, и лесник шагнул, нагнув голову, через порог. Он поднял фонарь с полу, подошел к столу и зажег светильню.
- Чай, не привыкли к лучине? - проговорил он и тряхнул кудрями.
Я посмотрел на него. Редко мне случалось видеть такого молодца. Он был высокого роста, плечист и сложен на славу. Из-под мокрой замашной рубашки выпукло выставлялись его могучие мышцы. Черная курчавая борода закрывала до половины его суровое и мужественное лицо; из-под сросшихся широких бровей смело глядели небольшие карие глаза. Он слегка уперся руками в бока и остановился передо мною.
Я поблагодарил его и спросил его имя.
- Меня зовут Фомой, - отвечал он, - а по прозвищу Бирюк*.
______________
* Бирюком называется в Орловской губернии человек, одинокий и угрюмый. (Прим. И.С.Тургенева.)
- А, ты Бирюк?
Я с удвоенным любопытством посмотрел на него. От моего Ермолая и от других я часто слышал рассказы о леснике Бирюке, которого все окрестные мужики боялись как огня. По их словам, не бывало еще на свете такого мастера своего дела: "Вязанки хворосту не даст утащить; в какую бы ни было пору, хоть в самую полночь, нагрянет, как снег на голову, и ты не думай сопротивляться, - силен, дескать, и ловок как бес... И ничем его взять нельзя: ни вином, ни деньгами; ни на какую приманку не идет. Уж не раз добрые люди его сжить со свету собирались, да нет - не дается".
Вот как отзывались соседние мужики о Бирюке.
- Так ты Бирюк, - повторил я, - я, брат, слыхал про тебя. Говорят, ты никому спуску не даешь.
- Должность свою справляю, - отвечал он угрюмо, - даром господский хлеб есть не приходится.
Он достал из-за пояса топор, присел на пол и начал колоть лучину.
- Аль у тебя хозяйки нет? - спросил я его.
- Нет, - отвечая он и сильно махнул топором.
- Умерла, знать?
- Нет... да... умерла, - прибавил он и отвернулся.
Я замолчал; он поднял глаза и посмотрел на меня.
- С прохожим мещанином сбежала, - произнес он с жестокой улыбкой. Девочка потупилась; ребенок проснулся и закричал; девочка подошла к люльке. - На, дай ему, - проговорил Бирюк, сунув ей в руку запачканный рожок. - Вот и его бросила, - продолжал он вполголоса, указывая на ребенка. Он подошел к двери, остановился и обернулся.
- Вы, чай, барин, - начал он, - нашего хлеба есть не станете, а у меня окромя хлеба...
- Я не голоден.
- Ну, как знаете. Самовар бы я вам поставил, да чаю у меня нету... Пойду посмотрю, что ваша лошадь.
Он вышел и хлопнул дверью. Я в другой раз осмотрелся. Изба показалась мне еще печальнее прежнего. Горький запах остывшего дыма неприятно стеснял мне дыхание. Девочка не трогалась с места и не поднимала глаз; изредка поталкивала она люльку, робко наводила на плечо спускавшуюся рубашку; ее голые ноги висели, не шевелясь.
- Как тебя зовут? - спросил я.
- Улитой, - проговорила она, еще более понурив свое печальное личико.
Лесник вошел и сел на лавку.
- Гроза проходит, - заметил он после небольшого молчанья, - коли прикажете, я вас из лесу провожу.
Я встал. Бирюк взял ружье и осмотрел полку.
- Это зачем? - спросил я.
- А в лесу шалят... У Кобыльего Верху* дерево рубят, - прибавил он в ответ на мой вопрошающий взор.
______________
* "Верхом" называется в Орловской губернии овраг. (Прим. И.С.Тургенева.)
- Будто отсюда слышно?
- Со двора слышно.
Мы вышли вместе. Дождик перестал. В отдалении еще толпились тяжелые громады туч, изредка вспыхивали длинные молнии; но над нашими головами уже виднелось кое-где темно-синее небо, звездочки мерцали сквозь жидкие, быстро летевшие облака. Очерки деревьев, обрызганных дождем и взволнованных ветром, начинали выступать из мрака. Мы стали прислушиваться. Лесник снял шапку и потупился. "Во... вот, - проговорил он вдруг и протянул руку, - вишь какую ночку выбрал". Я ничего не слышал, кроме шума листьев. Бирюк вывел лошадь из-под навеса. "А этак я, пожалуй, - прибавил он вслух, - и прозеваю его". - "Я с тобой пойду... хочешь?" - "Ладно, - отвечал он и попятил лошадь назад, - мы его духом поймаем, а там я вас провожу. Пойдемте".
Мы пошли: Бирюк впереди, я за ним. Бог его знает, как он узнавал дорогу, но он останавливался только изредка, и то для того чтобы прислушиваться к стуку топора. "Вишь, - бормотал он сквозь зубы, - слышите? слышите?" - "Да где?" Бирюк пожимал плечами. Мы спустились в овраг, ветер затих на мгновенье - мерные удары ясно достигли до моего слуха. Бирюк глянул на меня и качнул головой. Мы пошли далее по мокрому папоротнику и крапиве. Глухой и продолжительный гул раздался.
- Повалил... - пробормотал Бирюк.
Между тем небо продолжало расчищаться; в лесу чуть-чуть светлело. Мы выбрались наконец из оврага. Подождите здесь", - шепнул мне лесник, нагнулся и, подняв ружье кверху, исчез между кустами. Я стал прислушиваться с напряжением. Сквозь постоянный шум ветра чудились мне невдалеке слабые звуки: топор осторожно стучал по сучьям, колеса скрыпели, лошадь фыркала... "Куда? стой!" - загремел вдруг железный голос Бирюка. Другой голос закричал жалобно, по-заячьи... Началась борьба. "Вре-ешь, вре-ешь, - твердил, задыхаясь, Бирюк, - не уйдешь..." Я бросился в направлении шума и прибежал, спотыкаясь на каждом шагу, на место битвы. У срубленного дерева, на земле, копошился лесник; он держал под собою вора и закручивал ему кушаком руки на спину. Я подошел. Бирюк поднялся и поставил его на ноги. Я увидел мужика, мокрого, в лохмотьях, с длинной растрепанной бородой. Дрянная лошаденка, до половины закрытая угловатой рогожкой, стояла тут же вместе с тележным ходом. Лесник не говорил ни слова; мужик тоже молчал и только головой потряхивал.
- Отпусти его, - шепнул я на ухо Бирюку, - я заплачу за дерево.
Бирюк молча взял лошадь за холку левой рукой; правой он держал вора за пояс: "Ну, поворачивайся, ворона!" - промолвил он сурово. "Топорик-то вон возьмите", - пробормотал мужик. "Зачем ему пропадать!" - сказал лесник и поднял топор. Мы отправились. Я шел позади... Дождик начал опять накрапывать и скоро полил ручьями. С трудом добрались мы до избы. Бирюк бросил пойманную лошаденку посреди двора, ввел мужика в комнату, ослабил узел кушака и посадил его в угол. Девочка, которая заснула было возле печки, вскочила и с молчаливым испугом стала глядеть на нас. Я сел на лавку.
- Эк его, какой полил, - заметил лесник, - переждать придется. Не хотите ли прилечь?
- Спасибо.
- Я бы его, для вашей милости, в чуланчик запер, - продолжал он, указывая на мужика - да вишь, засов...
- Оставь его тут, не трогай, - перебил я Бирюка.
Мужик глянул на меня исподлобья. Я внутренне дал себе слово во что бы то ни стало освободить бедняка. Он сидел неподвижно на лавке. При свете фонаря я мог разглядеть его испитое, морщинистое лицо, нависшие желтые брови, беспокойные глаза, худые члены... Девочка улеглась на полу у самых его ног и опять заснула. Бирюк сидел возле стола, опершись головою на руки. Кузнечик кричал в углу... дождик стучал по крыше и скользил по окнам; мы все молчали.
- Фома Кузьмич, - заговорил вдруг мужик голосом глухим и разбитым, - а, Фома Кузьмич.
- Чего тебе?
- Отпусти.
Бирюк не отвечал.
- Отпусти... с голодухи... отпусти.
- Знаю я вас, - угрюмо возразил лесник, - ваша вся слобода такая - вор на воре.
- Отпусти, - твердил мужик, - приказчик... разорены, во как... отпусти!
- Разорены!.. Воровать никому не след.
- Отпусти, Фома Кузьмич... не погуби. Ваш-то, сам знаешь, заест, во как.
Бирюк отвернулся. Мужика подергивало, словно лихорадка его колотила. Он встряхивал головой и дышал неровно.
- Отпусти, - повторил он с унылым отчаяньем, - отпусти, ей-Богу, отпусти! Я заплачу, во как, ей-Богу. Ей-Богу, с голодухи... детки, пищат, сам знаешь. Круто, во как, приходится.
- А ты все-таки воровать не ходи.
- Лошаденку, - продолжал мужик, - лошаденку-то, хоть ее-то... один живот и есть... отпусти!
- Говорят, нельзя. Я тоже человек подневольный: с меня взыщут. Вас баловать тоже не приходится.
- Отпусти! Нужда, Фома Кузьмич, нужда, как есть того... отпусти!
- Знаю я вас!
- Да отпусти!
- Э, да что с тобой толковать; сиди смирно, а то у меня, знаешь? Не видишь, что ли, барина?
Бедняк потупился... Бирюк зевнул и положил голову на стол. Дождик все не переставал. Я ждал, что будет.
Мужик внезапно выпрямился. Глаза у него загорелись, и на лице выступила краска. "Ну на, ешь, на, подавись, на, - начал он, прищурив глаза и опустив углы губ, - на, душегубец окаянный: пей христианскую кровь, пей..."
Лесник обернулся.
- Тебе говорю, тебе, азиат, кровопийца, тебе!
- Пьян ты, что ли, что ругаться вздумал? - заговорил с изумлением лесник. - С ума сошел, что ли?
- Пьян!.. не на твои ли деньги, душегубец окаянный, зверь, зверь, зверь!
- Ах ты... да я тебя!..
- А мне что? Все едино - пропадать; куда я без лошади пойду? Пришиби - один конец; что с голоду, что так - все едино. Пропадай все: жена, дети - околевай все... А до тебя, погоди, доберемся!
Бирюк приподнялся.
- Бей, бей, - подхватил мужик свирепым голосом, - бей, на, на, бей... (Девочка торопливо вскочила с полу и уставилась на него.) Бей! бей!
- Молчать! - загремел лесник и шагнул два раза.
- Полно, полно, Фома, - закричали, - оставь его... Бог с ним.
- Не стану я молчать, - продолжал несчастный. - Все едино - околевать-то. Душегубец ты, зверь, погибели на тебя нету... Да постой, недолго тебе царствовать! затянут тебе глотку, постой!
Бирюк схватил его за плечо... Я бросился на помощь мужику...
- Не троньте, барин! - крикнул на меня лесник.
Я бы не побоялся его угрозы и уже протянул было руку; но, к крайнему моему изумлению, он одним поворотом сдернул с локтей мужика кушак, схватил его за шиворот, нахлобучил ему шапку на глаза, растворил дверь и вытолкнул его вон.
- Убирайся к черту с своей лошадью, - закричал он ему вслед, - да смотри, в другой раз у меня!..
Он вернулся в избу и стал копаться в углу.
- Ну, Бирюк, - промолвил я наконец, - удивил ты меня: ты, я вижу, славный малый.
- Э, полноте, барин, - перебил он меня с досадой, - не извольте только сказывать. Да уж я лучше вас провожу, - прибавил он, - знать, дождика-то вам не переждать...
На дворе застучали колеса мужицкой телеги.
- Вишь, поплелся! - пробормотал он, - да я его!..
Через полчаса он простился со мной на опушке леса.
